Everyday

Вспомнилось.

С Тришиным мы были знакомы больше, чем два года, но как-то не общались, практически.
В последнем походе, когда меня начали прессинговать, собственно, лишь за то, что я была одним из нескольких старших в группе(по опыту), а с нами были два человека старше по возрасту, меня так прессинговали, мол. мелкая, а лезешь с советами. Что мне только не устраивали, начиная мелкими пакостями, кончая Страшным судом перед всей группой. Никогда не думала, что взрослые люди, а им далеко за 30, будут так себя вести со мной. Чего только не было.

Но дело не в том. Перед одним из страшных судов (где меня просто полевают грязью перед группой, не в состоянии подтвердить свои слова фактами. А на мой вопрос: А где примеры? Дайте мне реальные примеры, когда я делала то, в чём вы меня обвиняете. Мне отвечали: Что нам. записывать за тобой?). Тришин подходит ко мне со ловами:
- Стась. не слушай ты их, вообще. Не расстраивайся.
- Да с чего ты взял, что меня вообще трогают их слова? - весь поход я, открывая в себе неисчерпаемые резервы, принимала их оскорбления с гордо-равнодушным видом, что в конце концов им надоело меня атаковать, так как, на их взгляд, это не давало эффекта. А из нутри меня так разъедала боль и обида. Из-за того, что любого из них я полезу спасать, что за них мне отчитыватся, в первую очередь, перед самой собой. И из-за ого, что не виновата я в том, в чём меня обвинили. И всё равно искала смысл в их словах, думала, может быть я действительно не права? Меня раздирали эти внутренние противоречия.
- Потому, что ты всегда переживаешь за всех и за всё. Даже за таких уродов.

И вот тут вдруг мне стало отчетливо ясно, что не смотря на все мои попытки скрыть саму себя за маской напускного равнодушия, безразличия, от неблизких мне людей, всё пошло крахом. Тришин разглядел во мне то, что я сама в себе видеть не желала.
И стало так больно... и легко.
До сих пор.